Впрочем, кто-то и воевал: Владимиров с лета 1941-го по 1943 год был на Ленинградском фронте, пока не получил отпуск для защиты диплома по специальности «инженер-судостроитель» в знаменитой ленинградской Корабелке, а после защиты с 1943-го по 1947-й работал инженером-конструктором, пока не поступил в Ленинградский театральный институт.

Он был принят на курс Василия Меркурьева и Ирины Мейерхольд, про которых даже в мою студенческую пору в кулуарах ЛГИТМиКа шептались: «Эти соберут к себе всех абитуриентов-гренадеров, с первого тура отсеют всех некрасивых и нерослых парней, а потом дальше сидят — в своих красавцах ковыряются!».

Владимиров был человеком многогранно и невероятно одаренным. Работая в ленинградском Театре им. Ленинского комсомола, он привлек к себе внимание «великого и ужасного» Георгия Товстоногова: именно он обнаружил в молодом актере режиссерские способности и, уходя в БДТ, забрал Владимирова с собой, режиссером-стажером. Вместе с Товстоноговым Владимиров работал над грандиозной многофигурной «Гибелью эскадры» и над знаменитым музыкальным спектаклем «Когда цветет акация», навсегда заложившими основу его театрального мышления.

Именно в ту пору случилось событие, на десятилетия определившее судьбоносные вещи в культурной жизни города: приглашенный для постановки спектаклей в Театр им. Комиссаржевской, ОН встретил ЕЕ.

Я понимаю, как смешно это сегодня может прозвучать. Редко, что ли, мужчина встречает женщину, которая становится его судьбой? Но встреча именно этих мужчины и женщины высекла искру не только в их сердцах: в тот миг в Ленинграде произошла «вспышка сверхновой». Родился ни на что не похожий театр, почти на 40 лет сделавшийся «главным перпендикулярным театром страны». Родился феерической силы творческий тандем, родилась пара — большой режиссер и большая актриса. Игорь Владимиров встретил Алису Фрейндлих.

Петрович, как его за глаза называли в Питере (и никто не переспрашивал — «который?»), вообще был везунчик. Он всегда оказывался в нужном месте в нужный час. Он оказался в орбите Товстоногова, который помог ему закрепиться в ленинградских театрах в новой профессии, а когда встал вопрос, кто возглавит Театр им. Ленсовета (в ту пору несколько лет «лежавший в руинах»), у Владимирова был уже вполне достаточный режиссерский багаж, чтобы «бесхозный» театр отдали ему.

Все 40 лет «царствования» Владимирова — а он и в самом деле был там царь и бог — этот театр существовал в режиме не противостояния советскому официозу, а просто в режиме «не замечания его». Владимиров никогда не был любимцем властей, да и критика любила его «пощипывать» время от времени, но он всегда шел своей дорогой, ни на кого не оглядываясь, и все эти без малого 40 лет оставался чем-то вроде непотопляемого фрегата. Ему защитой была любовь театралов, с которой делай что хошь, а вечно полный зал — он и в Африке полный зал.

Он создал театр, в котором содержанием едва ли не всех спектаклей становилась любовь. «Пигмалион», арбузовская «Таня», «Мой бедный Марат», «Варшавская мелодия», «Ромео и Джульетта»… Это все были спектакли о невероятной красоты, силы и хрупкости женщинах, наделенных сумасшедшим даром любви. Даром, который способен преображать мир вокруг себя, но который самих обладательниц этого дара нередко сжигал без остатка… В этот театр, где все дышало любовью, устремилась молодежь, а следом за нею — и люди всех поколений. Слава театра, слава его Алисы, его собственная слава уже гремела по стране, но ему этого было мало. Он вообще не любил тиражирования самого себя.

Постановкой брехтовской «Трехгрошовой оперы» Владимиров открыл новую страницу жизни своего театра. Те, кто сегодня с придыханием вспоминают эру знаменитых мюзиклов Марка Захарова, возможно, даже не знают (или просто не помнят) о том, что за десять лет до Захарова именно в Ленинграде расцвел этот жанр русского мюзикла, музыкальной притчи, да как расцвел! Параллельно в двух театрах режиссеры Владимир Воробьев (в Музкомедии) и Игорь Владимиров буквально ошеломляли всех своими дерзкими и пронзительными, полными юмора и горечи спектаклями, где драматические актеры разыгрывали невероятные музыкальные шоу, после которых хотелось не подпевать и пританцовывать, а молчать или шептаться… Владимировские «Укрощение строптивой» и «Дульсинея Тобосская», «Люди и страсти» и «Левша» по сей день остаются театральными легендами.

А рядом — выжигающие насквозь «Старший сын» и «Преступление и наказание»…

Я сейчас ловлю себя на мысли, что юбилейную статью о Владимирове можно было бы просто составить из заголовков его спектаклей, которых он поставил под сотню (!), и из имен актеров, которых он воспитал и вырастил, — и этого будет вполне достаточно. На этом уже можно было бы ставить точку, приписав в конце: «среди нас жил и работал великий человек!».

Я всю жизнь мучительно жалею об эфемерности театрального искусства — и именно в ту пору, когда было что и зачем сохранять на пленке… Я жалею о том, что сегодня большинство из этих спектаклей невозможно посмотреть. Да, я знаю, что театр — это дыхание зрителя, это живая реакция и живое непосредственное взаимодействие сцены и зала… Но не могу отделаться от мысли, что сегодня уже никто никому не верит на слово, да и сами слова бледны рядом с теми, бушующими на сцене и в зале, страстями…

В этом театре, без сомнения, царила она: Алиса Фрейндлих. Она была его примой, его звездой, его протагонистом, она, если угодно, была солнцем этого театрального мира, вокруг которого вращались все остальные светила. Но Владимиров не позволял светилам своего театра меркнуть в лучах этого солнца! О, что у него была за труппа! Дмитрий Барков и Галина Никулина, Георгий Жженов и Елена Соловей, Алексей Петренко и Анна Алексахина, Леонид Дьячков и Ирина Ракшина, Анатолий Солоницын и Михаил Девяткин, Анатолий Равикович и Ирина Мазуркевич, Александр Блок и Татьяна Рассказова…

Когда Владимиров впервые набрал свой актерский курс, на его студентов в ЛГИТМиКе той поры все бегали смотреть. На Олега Левакова и Елену Шанину, на Сергея Мигицко и Ларису Луппиан, на Владимира Матвеева, Валерия Доронина и Лидию Мельникову…

Его учеников-актеров было так много, что из них в Ленинграде с нуля был создан новый театр — Молодежный, который жив и сегодня. Он вообще умел видеть в актере то, чего до него не увидел никто. Все студенты ЛГИТМиКа начала 70-х годов наверняка помнят, как в главном здании под лестницей, у почтового ящика, все время сидел коротко стриженный чернявый парень с макарьевского курса, терзал гитару и что-то пел. Эта картинка была уже настолько привычной, что толп желающих его послушать не собиралось — хотя слушатели и слушательницы, конечно же, были. Макарьевцы были «заточены» под серьезный драматический театр, а Миша Боярский — острохарактерный и слишком яркий — выламывался. И именно его, после прослушивания, взял к себе в театр Владимиров, определив тем самым всю дальнейшую судьбу молодого актера. Сам актер, Владимиров актеров любил и понимал, как мало кто. Да что говорить — он определял судьбы всех, с кем соприкасался в жизни и в театре. Рядом с ним все начинали сверкать, и как бы дальше ни складывались их судьбы — он каждому давал первоначальный импульс. В нем самом творческой и человеческой энергии было столько, что он раздаривал ее с легкостью и не скупясь, а она от этого только прирастала и прирастала.

А каким актером был он сам! Его немногие работы в кино и театре — пишу «немногие», хотя в самом деле их были десятки, — заставляют горевать, что такой мощи, такой харизмы и обаяния, такого интеллектуального напряжения актер, как он, не играл в театре и не снимался в кино столько лет!

…Я помню, как он шел по коридорам ЛГИТМиКа (я как раз училась в ту пору), и на него все оглядывались — он был прекрасен, седой огромный лев, буквально рассекающий пространство перед собой.

…Мне несколько раз довелось сидеть с ним рядом в театральном зале. Рядом с ним смотреть спектакль было невозможно — хотелось смотреть только на него…

Разговаривать с ним было так интересно, так упоительно, что время разговора пролетало незаметно, и хотелось, чтобы оно длилось и длилось еще.

Я понимаю, почему его, нередко жестокого, подчас несправедливого (а кто из режиссеров не жесток и всегда справедлив?!), актеры обожали и боготворили и за один одобрительный его кивок готовы были жизнь отдать…

…Он не осуществил свою мечту — сыграть короля Лира. Я знаю — нет, я догадываюсь — почему: вовсе не потому, что его подкосила болезнь. А потому, что он не растранжирил и не раздарил кому ни попадя свое «королевство». Он сумел его сохранить. И было бы, наверное, неправильно, чтоб его последней ролью стал Лир. Я так думаю.

Он был — и навсегда остался — делателем судеб.

Делателем, а не разрушителем.

Если слова «магия», «волшебство» к кому-то и подходят — то именно к Алисе Фрейндлих. В самом деле, в ней словно какая-то лампочка включается, словно какая-то тихая музыка начинает играть — и все как завороженные идут на эти звуки и этот свет.

Такое одним только актерским даром не объяснишь.

Удивительное это свойство было с ней всегда — и во времена ее актерской юности, в эпоху мальчика Гоги из «Человека с портфелем» А. Файко на сцене Театра им. Комиссаржевской (она вообще достаточно мальчишек за свою карьеру переиграла), и на сцене Театра им. Ленсовета в вихре успеха Элизы Дулиттл из «Пигмалиона» и блистательной Катарины из «Укрощения строптивой», и в пору звездного часа ее лирических героинь — арбузовской Тани и Гелены из «Варшавской мелодии». И потом, когда «воцарились» ее трагические героини — Катерина Ивановна из «Преступления и наказания» и Мария-Антуанетта…

Всякий раз, когда кто-то говорит про актерскую судьбу Алисы Фрейндлих «ей повезло», хочется поправить: не ей — нам повезло. Нам повезло, что режиссер Игорь Владимиров однажды услышал эту ее «музыку сфер». Повезло, что режиссер увидел актрису, распознал в ней чудо и вместо букета положил к ее ногам театр. Сколько фантастических дарований не встретили своего демиурга…

Среди тогдашних поклонников Фрейндлих существовала целая теория о том, что ее «роман» с кинематографом не складывается, ибо пленка бессильна запечатлеть это волшебство, против которого не может устоять ни один человек в театральном зале.

А «роман» в самом деле не складывался. Ее пробовали на одну роль, на другую, восторг, аплодисменты и — отказ. А потом она просто перестала ездить на пробы: ее наконец убедили в том, что она «некиногенична».

Но с этим категорически не согласился кинорежиссер Элем Климов, снявший ее в «Похождениях зубного врача». Ее Маша, «девушка с гитарой», несла свою солнечную энергию с экрана точно так же, как и сценические героини Фрейндлих. Она так сияла светом любви и счастья, что устоять против него было просто невозможно. А потом, когда ее обманули, так горько «погасла», что каждым, кто сидел в зале, это ощущалось как собственная ужасная боль… Но тогда этот фильм мало кто видел.

Казалось бы, дело прошлое, что о нем вспоминать. Но как не вспомнить о том, что было недодано — не ей, а нам, зрителям…

И как нам всем снова повезло, что Эльдар Рязанов, пробовавший (и не утвердивший!) Фрейндлих на главную роль в «Гусарской балладе», не забыл о ней. И, как когда-то Владимиров подарил ей театр, Рязанов подарил ей фильм. Не просто роль — судьбу.

С тех пор успело вырасти и стать взрослым поколение, которое знает Алису Фрейндлих прежде всего как кинозвезду. Поколение, которое не видело ее на сцене Театра им. Ленсовета, но у которого ее имя ассоциируется с фильмами «Агония» и «Служебный роман», «Соломенная шляпка» и «Три мушкетера», «Опасный возраст» и «Сталкер», «Успех» и «Женская логика». В конце концов, огромная страна знает ее и любит, конечно же, по кинематографу.

Нынче в ее актерском багаже более 70 киноролей. От маленьких до самых главных. И каждый, кто хоть раз видел, как шла навстречу своему счастью сияющая Людмила Прокофьевна Калугина из «Служебного романа», не забудет этого никогда. А таких зрителей сегодня — целая страна, от мала до велика.

Людей, которые помнят, как билась от нестерпимой душевной боли жена Сталкера в фильме Тарковского, гораздо меньше. Но этот ее эпизод в великом фильме — одно из самых мощных актерских свершений в мировом кино.

Фрейндлих в работе совершенно бесстрашна. И может позволить себе быть какой угодно: ослепительной и уродливой, утонченной и глупой, нелепой и надменной, ангелом и Бабой-ягой, эльфом на стрекозьих крылышках и классической театральной стервой.

Вот уже 30 лет она — актриса БДТ. Уже давно забыто, как из театра, где она царила, где жила в статусе «живой легенды», она перешла в театр, где всяк — сам себе суперзвезда, сам себе царь и сам себе легенда. Наверное, не будь в ней стального человеческого стержня — жизнь могла бы сложиться иначе. Но в этом хрупком существе такой стержень был.

Многие ее работы на этой прославленной сцене успели стать театральной легендой. Героини Фрейндлих из спектаклей Г. А. Товстоногова «Киноповесть с одним антрактом», «Волки и овцы», «На дне»; ее искрометный дуэт с Владиславом Стржельчиком в спектакле «Этот пылкий влюбленный»; ее клоунесса Шарлотта из «Вишневого сада», ее Леди Макбет — все они полны невероятной женственности, то пленительной, то беззащитной, то опасной, то испепеляюще-жестокой. Но всегда, даже в самых трагических и мрачных глубинах души, эти женщины непременно таят отзвук того волшебного солнечного дара любви, который всегда ощущается в самом присутствии Фрейндлих на сцене или на экране.

И, быть может, поэтому ей удалось сохранить в себе то главное, что мало кому сохранить удается: быть актрисой для всех. Для молодых и старых. Для бедных и богатых. Для образованных и не очень. Каждый видит в ней тот самый «луч солнца золотой», без которого нет ни подлинного искусства, ни подлинной любви.

Она всегда в искусстве выбирала — строго и придирчиво, не хваталась за все. Вечный «актерский голод» — штука непростая и опасная. История знает много сюжетов о том, как талант съедает человека. Как делает его своим рабом, подчиняет, старается заменить собой жизнь. Способность сохранить себя как личность, не отдав все без остатка ненасытному дару, — удел избранных. Ей это удалось.

Сегодня она уже не принадлежит только театру, или кино, или актерской профессии. Это они — театр, кино, профессия — принадлежат ей. И поэтому для петербуржцев Алиса Фрейндлих — больше, чем актриса, чем звезда. Она — существо особого порядка, почти мифологическое. Она — часть таинственной ауры Петербурга. Не такая, как все.

Фрейндлих — тайна. Она — радость и печаль. Она — праздник. Для каждого из нас.

И сегодня, в день ее юбилея, нам, как всегда, повезло. Потому что луч солнца золотой — посреди декабрьской стужи — в этот день обязательно заглянет в каждый дом.