Я уже многажды тут рассказывала, что мы с Павловым подружились в институте.
И вот, значит, подружились мы, — без всяких матримониальных намерений — у него были свои девушки — у меня свои мальчики. Год вот так дружили. Встречались в библиотеке на Фонтанке, зацеплялись языками, оттуда пилили в Сайгон, а из Сайгона — в бар «Жигули». Маршрут практически всегда был неизменный. Чистая мужская дружба.
Роман у нас закрутился, когда мы поехали в студенческий стройотряд, проводниками поездов дальнего следования.
Мы с ним, комиссаром отряда, оказались напарниками на одном вагоне — и куда уж тут деться.
Нас кадровые проводники многому научили по части зарабатывания денег — не стану расстраивать общественность подробностями. Но два главных источника левых доходов были зайцы — на югах и водка — на северных направлениях. Эта великая эпопея еще ждет своего описания, и я сейчас не про то.
Зайцев ходила сватать я. Дело было непростое — не выйдешь же к кассе, где душится народ и висит табличка «билетов нет» с криком «зайцы, все ко мне». Дело тонкое, там милиция ходит.
В общем, один раз по дороге из Керчи (ну, не в Вологду, а домой, в Ленинград) я так увлеклась, что прозевала отход своего поезда.
Дело было в Харькове. Юрка сколько-то времени честно подержал поезд выставленным флажком, означающим, что на рельсах идут работы, но я всё не появлялась, и он вынужден был отправить поезд — без меня. И осталась я, 19-летняя, — с кучей денег (я хранила нашу вагонную кассу — официальную, с деньгами за постельное белье и чай) — на платформе в Харькове одна-одинешенька. Никаких мобильных, никакой связи — только по рации с машинистом и с бригадиром.
Ну, что делать, иду к начальнику вокзала — так и так. Он по рации связался с моим поездом, говорит, девчонка ваша у меня, не бэ, отправим как-нить. А мне говорит, ну, ща переночуешь у нас в комнате отдыха, а я посажу тебя на следующий, завтра. Я рыдать: у меня на руках касса. А за несданную вовремя кассу — штраф в пол-зарплаты с обоих напарников. Заметьте, я совсем не боялась говорить про то, что у меня при себе дохерищи денег — за рейс туда-обратно.
Ладно, не реви, говорит мне начальник Харьковского вокзала. Позвонил куда-то, посадил меня на маневровый паровоз и меня привезли к военным летчикам, они как раз за колбасой в Москву собрались лететь. На самолете. Военном. Ну, и меня прихватили.
Прилетела я в Чкаловск (они ржали над моей эпопеей всю дорогу впокат, чуть самолёт не уронили, я им в цветах и красках рассказывала про наше проводницкое житьё-бытьё).
Лётчики с собой и в Москву меня привезли — а там зусман. Градусов этак 12–13. А я из Харькова такая, в футболочке-сеточке и шлепках (я ж на 10 минут отлучалась).
Приехала на Лениградский вокзал, опять к дежурному ВНВ — типа, тут наши на Псков не проходили? Прошли, говорит, вот час назад и прошли.
— А что, у тебя вся касса?
— Ага.
— Блядь, — говорит дежурный ВНВ. — Лан, посажу ща в скорый, по смыслу, должна догнать своих в Бологом.
Приехала я в Бологое, выскакиваю, а там — мой поезд стоит, который должен уже минут пять, как отправиться. Павлов его опять на флажке держит. Поймал меня в прыжке, отчехвостил, и поехали мы восвояси уже вместе и с кассой.
Он мне потом говорил, что тогда уже понял, что я — его крест навсегда.
Врал, я думаю, но слушать было приятно.
