Этот текст мне заказали для толстого журнала, но почему-то так и не напечатали. Видимо, неформат.
Решила опубликовать здесь.
Он написан был еще при жизни моего мужа, очень ему нравился, и я не стала менять в нем ничего. Пусть будет таким, каким был написан 3 года тому назад.
Он длинный, предупреждаю.)))
МОЯ МОСКВА
Москва для меня всегда начиналась с Ленинградского вокзала.
Я знала кучу людей, которые летали из Ленинграда в Москву самолетом, но мне это всегда казалось глупостью: тащиться из города в Пулково, там торчать, потом лететь, потом ждать багажа, потом пилить из Шереметьево… Когда даже в досапсанную эпоху — вечером в центре Питера сел в поезд на Московском вокзале, утром — в центре Москвы вышел из поезда на Ленинградском…
Нет, даже не так: начало Москвы — это уже в Ленинграде зеленый Московский вокзал, а потом, в Москве — желтый Ленинградский.
Когда вечнозеленый Московский вокзал покрасили в
Мы с мужем были не москвичи, и в этом все дело.
Впрочем, я училась в Москве в аспирантуре, пусть и в заочной, так что наезжала туда из Ленинграда довольно часто, мгновенно обзавелась — как это в молодости бывает — кучей
А потому моя ранняя московская география была очень смешной, о какой обычно ленинградские «наезжанты» даже понятия не имели.
Они не представляли себе, например, где находится платформа Матвеевская и с чем ее едят, а я там как раз останавливалась и подолгу жила у подруги, с изумлением обнаруживая, что эти, как я их называла, «выселки» — весьма интеллигентный и даже, я бы сказала, респектабельный московский район, в котором живут старорежимные московские старушки, разговаривающие на удивительном языке, звучащем для меня как музыка. Мне объяснили, что в новые дома сюда как раз переезжали жители коммуналок московского «тихого центра», ну, и, натурально, родителей забирали с собой. Но я такой концентрации этих старых красиво говорящих москвичек, как в тогдашней Матвеевской, потом больше нигде не встречала: то ли они совсем постарели и перестали выходить, то ли их от меня прятали. Моей Матвеевской идиллии через
Это был типичный спальный район и народ там был много попроще.
Впрочем, аккурат в этот момент другая моя подруга с
К тому моменту я уже поняла, каков запрос москвичей (ну, или, московских жителей, так скажем) на «девушку из Питера», и немедленно стала косить под тургеневскую барышню: приезжала строго в пышных юбках, перетянутых до потери дыхания на тогда еще и без того осиной талии, а если и в джинсах, то чтоб на размер меньше, и чтоб надевались только лёжа, с «мылом», да еще и волосы до пояса; глаза держала все время опущенными, изредка вдруг вскидывая их на собеседника, иногда цитировала Кьеркегора, говорила тихо и медленно, с ленинградской такой протяжностью — шелестела, а не говорила — от чего москвичи просто умирали и вот прямо в лицо называли меня «тургеневской барышней».
А еще непременно спрашивали того, кто привел меня в компанию или в дом: «она что, балерина?». Я сдерживалась усилием воли, чтобы не расхохотаться — и снова: глазки вниз, а потом — раз, и наверх. И сразу опять вниз. Потому что кому же не нравится пользоваться успехом? Вот и мне нравилось.
О, совсем забыла: в московский образ «девушки из Питера» включался только один напиток — водка. Причем, по формуле «после первой не закусываю». Дома я ее, разумеется, закусывала, запивала и даже (о, ужас!) разводила соком, но в Москве —
Впоследствии, когда вместе со мной в Москву стал наезжать мой
Так вот, на
И вот меня уже тогда, в конце
И тут, как гром средь бела дня: общагу расселили, все разъехались кто куда, и я снова осталась «бесхозной». Но обо мне позаботился Богатырев. Он привел меня за руку в грандиозный Мхатовский дом (по улице Горького, 6, рядом с магазином «Подарки»), где в красивой трехкомнатной квартире, уставленной резной старинной мебелью, с окном, выходящим на
«У них» — громко сказано. Мария Андреевна уже тогда болела, и вскоре умерла, пообщаться с ней мне удалось совсем мало, а пообщаться хотелось, и было о чем. Мария Андреевна была прообразом легендарной
Время от времени я в этом доме встречала людей с фамилией Чапаевы или Фурмановы… Ну, про множество других знаменитых людей, регулярно появлявшихся в этом доме, я писать тут тоже не стану: частная жизнь — она и в Африке частная жизнь. Но, конечно, было очень клёво сидеть на маленьком балкончике в кухне, курить и наблюдать сверху, как выходит из своего подъезда и садится в машину Василий Ливанов, или линкором выплывает во двор Вячеслав Невинный… Но самым прекрасным в этом дворе было Саввинское подворье — точно напротив нашего балкона. Оно так мне нравилось, что я специально отыскала сведения о нем в
Сейчас эта цитата из «Географии стиля модерн в Москве» Уильяма Брумфилда висит в Википедии — бери и пользуйся, а я тогда потратила уйму времени в Публичной библиотеке им.
Сидя с сигаретой на кухонном балкончике я всё время любовалась этим, дивной прелести зданием, и думала о том, как щедры были старые, прежние москвичи, если такую красоту построили во внутреннем дворе, где видят её только жильцы и посетители. Зина над моими рассуждениями посмеялась, и рассказала мне, широко открывшей не только глаза, но и рот, что дом этот, прежде, чем стать домом номер 6/6, был домом номер 24, и стоял лицом аккурат на Тверскую. Но в 1939 году — за одну ночь — это здание (вместе с обитателями) передвинули вглубь двора, дабы расширить проезжую часть улицы Горького. Так вот и «досталось» оно жителям этого двора. А обитатели дома, проснувшись однажды утром, вместо главной улицы Москвы увидели в окнах большой и довольно шумный двор… Я всё пыталась себе представить их ощущения, но воображение мое перед таким фокусом пасовало, и единственное, что мне удавалось себе представить, это детский фильм «Старик Хоттабыч».
Жизнь на улице Горького была прекрасна. Я моментально привыкла жить в Москве, вообще не заглядывая в метро, хотя оно было практически кругом, куда ни шагни. И очень сетовала на то, что в гости к Богатыреву на улицу Гиляровского нельзя дойти пешком, и надо
Я любила ходить по
Буквально через полгода нашего знакомства Мария Андреевна умерла. Зина осталась одна, но дом
И она же научила меня ходить по центру Москвы проходными дворами. Их теперь совсем не осталось, а в ту пору было довольно много, и в районе между
И
А здесь был непрерывный праздник самозванной «тургеневской барышни».
Однажды, когда я приехала в очередной раз в Москву, Зина и Юра Богатырев начали взахлеб мне рассказывать, как при реконструкции
В ресторан Дома кино, который я обожала, я довольно скоро стала попадать по корочкам Ленинградского Союза Кинематографистов.
А вот в знаменитый ресторан ВТО в Доме актера, и в ресторан Дома Писателей на улице Герцена без «протекции» было не попасть — а ужасно хотелось. Не
Но, право слово, так, интересно, так весело и так счастливо, как в этих — тогда «закрытых» — ресторанах, не было потом нигде: никакие выдающиеся рестораны мира с их кулинарными чудесами и мишленовскими звездами не могли дать того, чем славны были те «закрытые» заведения — когда к паре или маленькой компании подсаживаются и подсаживаются все новые узнаваемые люди, когда сдвигаются столы, когда стоит хохот, а потом крик (это когда начинали спорить об искусстве), а потом опять хохот… Оказавшись однажды в компании кинематографистов чуть постарше меня, я вот так прокочевала между этими тремя точками целый день, люди в компанию всё добавлялись, а я впитывала всё, о чем они говорили, как губка. А ведь были еще студийные кафе… Только с годами я начала понимать, как много эти кафе и эти рестораны значили для моего становления в профессии да и для личностного становления вообще. Именно потому, что главным там были вовсе не еда и не выпивка…
Иногда думаю, если бы
Особенно заметной эта «клубность» ресторана московского Дома кино стала после знаменитого 5 съезда кинематографистов в 1986 году, когда после заседаний — за сдвинутыми столами — оказались непримиримые стороны конфликта, словно незримой стеной разделенные. За одним в эйфории орали и спорили, за другим — тоже сдвинутым — говорили вполголоса, мрачно поглядывая на орущих «революционеров»: Элема Климова, Рустама Ибрагимбекова, Андрея Смирнова, Сергея Соловьева…
На рубеже
Собственно, впервые туда, в «Россию», в «святая святых» меня тоже привела Зина Попова, которая, разумеется, была там не просто всегда аккредитована, а числилась завсегдатаем.
ММКФ конца
Он проходил один раз в два года: следующего ждать было долго. Это тоже было своего рода привилегированное «закрытое учреждение», туда в ту пору толпами съезжались в самом деле мировые суперзвезды со своими
В
Пару лет спустя у меня уже была собственная аккредитация — по которой почти никуда не пускали, в том числе и в «Россию», и жила я у подруги рядом с Бахрушинским музеем, но имела право смотреть кино и без очереди покупать билеты на внеконурсные показы.
А еще два года спустя я, наконец, стала полноправным участником: поселилась в «России» и небрежно так, подняв выщипанные бровки, говорила друзьям: «Ужас
Всякий раз, когда я выходила из поезда на Ленинградском вокзале, я видела большой угловой кирпичный дом, выходящий одним из фасадов на площадь Ярославского вокзала, и думала: в этом доме должны жить путешественники. Как им удобно: от двери парадной до двери вагона — пять минут ходу! И даже представить себе не могла, что я
Но я живу в нем уже 15 лет.
Наверное, я так и не стала москвичкой.
Мало того, пока я была частой «гостьей столицы», я с наслаждением бесцельно слонялась по московским
Всё, что было за пределами Садового кольца в пору моих наездов в Москву — хоть кратких, хоть длительных, — казалось мне «выселками». Поселившись у Трех вокзалов, я потихоньку начала открывать для себя мир непарадной Москвы. Мне теперь понятно, что мой Красносельский район — вовсе и не выселки, что это вполне себе центр, но это тот непарадный центр, куда редко ступает нога людей, обитающих в других местах. Во всяком случае, я от кучи коренных москвичей слышала: «О, а я там никогда не был!». В самом деле, для большинства людей и начало и конец территории Красносельского района — это те самые Ленинградский, Казанский и Ярославский вокзалы, с которых они
Мы с мужем переехали в Москву не по собственному желанию, а, как говорится, по «производственной необходимости». В один прекрасный день выяснилось, что мы, прожившие вместе (практически неразлучно) много лет, почти не видимся. Муж, ленфильмовец, режиссер, а в прошлом — главный редактор знаменитой «Мастерской Первого фильма», постоянно снимал в Москве, жил в Мосфильмовской гостинице, изредка наезжая домой лишь на выходные. Мы скучали друг по другу, перезванивались каждый вечер, но от этого было не легче. Однажды именно он, коренной ленинградец, обожавший город и всё, что с ним связано, тяжело вздохнув, произнес: «Ну, в общем, всё уже ясно. На Ленфильме мне больше не работать. Надо решать — или живем дома, и ты меня кормишь, или переезжаем в Москву и я кормлю тебя!».
Ну, насчет «кормлю тебя» он, конечно, погорячился. Но в остальном он был прав: я могла работать где угодно. Он — только там, где снимается кино. В начале двухтысячных кино в
Стать руководителем программы обожаемого Московского фестиваля — да об этом я могла только мечтать! Я немедленно согласилась. В 2003 году мы переехали. С Невского проспекта, из дома рядом с Елисеевским гастрономом, напротив Александринского театра, в съемную однушку в круглом доме на Довженко, неподалеку от Мосфильма.
Любимым моим развлечением на два года стало рыскать по сайтам о продаже недвижимости в Москве. Цены тогда еще были достаточно демократичные, зарабатывали мы вдвоем прилично, и почему нет? Я искала
В конце моего списка была квартира в том самом доме с окнами на Ярославский вокзал. Я потащила упирающегося Юру ее смотреть: он опаздывал на съемки, и вообще, ему вся эта катавасия уже надоела, с квартиры на Довженко нас никто не сгонял, и он злился: «А почему тогда уж не прямо на вокзале жить?!».
… Мы вышли из метро на Комсомольской и направились к дому. Стоял август. По заплеванному разбитому тротуару мы буквально продирались сквозь толпы сидящих и лежащих бомжей с разбитыми физиономиями: «Сумку прижми покрепче!» — шипел на меня Павлов, уже про себя твердо решивший, что здесь мы жить не станем точно.
Мы вошли в большой зеленый двор со сквером в центре, где на лавочке нас ждала риэлторша, потом в парадную, производившую ужасающее впечатление. Из лифта выходили люди с клетчатыми сумками «тати».
«Ага, тут еще, небось, и челнокам комнаты сдают!» — продолжал шипеть муж, не понимающий, зачем мы вообще сюда приперлись. Мы поднялись на последний этаж, вошли в квартиру, и он сразу отправился смотреть самую большую комнату, окно которой выходило прямо на вокзал. Думаю, именно для того, чтобы не смотреть дальше.
Подошел к окну и замер.
Из окна высокого 9 этажа было видно
Вид и в самом деле был потрясающий.
И больше ему уже ничего смотреть не хотелось. Он равнодушно вышел на балкон, посмотрел сверху на зеленый двор и сквер, покивал, и снова помчался туда — смотреть на Москву. Мне кажется, что он именно тогда ее и полюбил — вместе с этим видом из окна. И сказал: «Остаемся здесь. В этой комнате у нас будет спальня! Чтобы мы просыпались и сразу видели вот это вот всё!».
Так мы стали жителями Трех вокзалов.
Бомжи, заплеванный асфальт, груды мусора вокруг сотен ларьков, которыми уставлена была наша Краснопрудная улица и окрестности вокзальной площади — все эти прелести мигом померкли перед ослепительным видом из окна…
Да и сама Краснопрудная улица, широкая, застроенная солидными сталинскими домами, нам понравилась. А «
Дом, улица, район словно специально именно нас и дожидались. Чуть ли не через неделю после нашего поселения затянули зеленой сеткой шпиль гостиницы Ленинградская, за которой вдруг выросли из ниоткуда несколько башенных кранов. Потом затянули той же зеленой сеткой и Ленинградский вокзал, чуть позже начали реконструкцию Ярославского, во дворе затеялось строительство «народного гаража» (что жизнь тоже не украсило), а едва ли не самым первым градостроительным подвигом свежего мэра Собянина стала масштабная реконструкция всей территории, прилегающей к Ярославскому и Ленинградскому вокзалам. Весь район превратился в одну гигантскую стройку — со всеми вытекающими: уничтоженными тротуарами, ямами, канавами, строительной пылью и грязью, вопящими таджиками…
Впрочем, это было еще не всё. В середине двухтысячных из дома было выходить страшновато еще и потому, что буквально в 10 метрах от нашего дома начинались «невольничьи рынки»: сходки мужчин азиатской внешности, которые нанимались на работу. То есть буквально: стоит толпа молодых мужиков, а
Но был поздняк метаться.
И мы потихоньку стали обживать наш район — не в сторону Красных ворот, Садового кольца, Покровки и прочего такого фешенебельного, а в сторону Третьего кольца (хотя наш дом — точнехонько посередине между Третьим и Садовым). Сначала обживали сугубо в смысле разведки инфраструктуры района. Которая, совершенно неожиданно, оказалась прекрасной. Первой мы стали выбирать себе церковь, а не магазины, потому что рядом с нашим круглым домом на Довженко стоял старинный
Но то ли мы пришли в неудачную минуту, то ли не предназначалось нам стать прихожанами этого храма, но, в общем, второй раз идти туда мы не захотели, и отправились в другой, тоже неподалеку — Храм Покрова Пресвятой Богородицы на Нижней Красносельской, построенный в середине 17 века, как сообщала нам Википедия.
Сказать, что это были руины — не сказать ничего.
Вначале мы были настолько обескуражены, что решили, будто ошиблись — ну, не могли в этой груде кирпича идти богослужения… Но они шли, хотя и внутри храм мало чем отличался от большого холодного сарая. И вот так бывает: мы прикипели к нему сердцем с первой же минуты — к холодному, полуразрушенному, уродливому.
Мы нежно полюбили наш Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Красном селе, подружились с его чудесными священнослужителями.
Именно отсюда начались и наши прогулки по своему району, когда в хорошую погоду просто идешь дальше по Нижней Красносельской — и неожиданно для себя (мы же иногородние!) упираешься в роскошную Елоховскую церковь. А потом — другой дорогой возвращаясь домой — обнаруживаешь подсвеченный огоньками сад им. Баумана, и радостно узнаёшь в нем парк из фильма «Покровские ворота»… Тут летом играют джаз, а зимой заливают каток, на котором полно катающихся на коньках детей и взрослых… А еще мы обнаружили здесь множество закоулков, в которых спрятались красивые старинные дома, вроде чудного особняка Абрикосовых, который украшает все обертки бабаевского шоколада (да и сама «Бабайка» — недалеко от нас, и я всё мечтаю
Собственно, именно «походы в сторону от центра» хоть
А однажды утром я проснулась от того, что
Просыпаться 7 ноября и 1 мая под звуки духового оркестра мы уже привыкли. Это коммунисты празднуют — с оркестром и знаменами.
Поначалу мы не понимали — почему именно тут. Пока мне не назначили встречу у памятника Ленину. Я удивилась: какой еще Ленин? Вот с вами бывает, что вы глядите и не видите то, что перед глазами? У нас было именно так.
Зато в дни военных парадов на Красной площади — у нас в квартире персональный формат «3D»: всё, что по телевизору над Кремлем летит анфас — самолеты, самолетики, вертолеты — мимо нашего окна в ту же самую минуту летит в профиль. И мы весело пересчитывали летящие мимо окон самолеты, всякий раз надеясь уличить диктора в неточности. Увы, они не ошибаются, у них «все ходы записаны».
А «стройки века» постепенно заканчивались. И вместо беспорядочного нагромождения ларьков и пасущихся вокруг них бомжей, одна за другой возникали нарядные красиво облицованные площади (и даже фонтан, который, правда, никогда не работает). Умытыми и нарядными стали и здания Ленинградского и Ярославского вокзалов. И
Одного лишь было несказанно жаль — классического фасада высотки — гостиницы Ленинград, который переделали во
Зато все наши попытки найти в окрестностях дома приличный ресторан завершились полным фиаско: забегаловок полно, но все они рассчитаны на «мимопробегавших», куда лучше носа не совать. А мы так рассчитывали присмотреть для себя
Впрочем, одна важная деталь нашего питерского быта перекочевала вслед за нами в Москву.
Вы знаете, что такое жить в
Ну, собственно, всё то же самое в точности происходит, если вы живете у Ленинградского вокзала.
Звонок в семь утра: «Ребята, мне к одиннадцати в Минкультуры, можно я у вас душ приму?». Звонок в семь вечера: «Ребята, у меня смена окончилась, а до поезда — четыре часа. Примете?»
Примем. Куда мы денемся.
Похоже, мы так и остались людьми между Ленинградом и Москвой. Мы, кажется, сев в поезд, так толком до Москвы и не доехали, оставшись
Хотя, если присмотреться, то в этом, определенно,