В тот вечер плакала вся страна, я это знаю.
Вся страна смотрела по телевизору «Старшего сына», влюблялась в юных Наталью Егорову и Светлану Крючкову, Николая Караченцова, Михаила Боярского и Владимира Изотова, а в финале рыдала — когда Леонов-Сарафанов отказывался признавать, что его разыграли и что старшего сына у него нет. Когда он плакал и смеялся под горделивый ритм рахманиновской прелюдии № 5, с ним плакала вся страна.
Леонова и по сей день многие продолжают считать комиком, хотя, по моим скромным подсчетам, про «поплакать» он играл, ну, как минимум, не меньше, чем про «посмеяться».
Конечно, сыгранные им скоты и мерзавцы — великолепны, и напомни любому зрителю его героев из
Но всё равно о Леонове говорят, как о «добром артисте».
Еще о нем говорят и пишут как об актере психологической школы», не перевоплощающемся, не «представляющем», а «проживающем».
Мне еще в отрочестве довелось увидеть Леонова на сцене театра им. Станиславского. Два вечера подряд — один раз он был Пичемом в «Трехгрошовой опере», а на следующий вечер — Креонтом в «Антигоне». С той самой поры, когда я слышу, что он, мол, актер сугубо психологической школы, а не мастер перевоплощения — мне смешно. Мне смешно, когда я вспоминаю сыгранных с разницей в год слесаря Приходько из «Белорусского вокзала» и Доцента. А годом раньше — был «иллюзионщик» Паша в «Гори, гори моя звезда». Вот, прям — близнецы, да?
О нем всегда говорили и думали не совсем то, что было на самом деле.
В нем, многогранном, сложном, тонком, чаще предпочитали видеть милого, добродушного, обаятельного, смешного увальня.
В нём, с немыслимой пронзительностью всё понимающем про любовь — до вот этих самых слез всей страны в один и тот же вечер — видели комика, и хоть тресни. И даже памятник поставили напротив Мосфильме не тому, с кем вместе рыдали, а тому, с кем смеялись.
В этой судьбе Леонов был не одинок: трагических Юрия Никулина и Фаину Раневскую, Игоря Ильинского и Георгия Вицина, Ролана Быкова и Евгения Евстигнеева помнят и любят куда меньше, чем их же — гомерически смешных. Ничего не попишешь — так устроены законы восприятия.
…Однажды, на полях моей рукописи Александр Абрамович Аникст размашисто написал: «Детка, Шекспира хвалить уже поздно!». Я тогда сочла, что он абсолютно прав, и вымарала из рукописи все свои восторги по поводу Шекспира, оставив лишь сухой анализ.
Сегодня я считаю иначе.
Я вспоминаю, как мои
Эти
И Евгений Павлович Леонов тоже был «недохваленным». По жизни.
Я перебрала сотни статей о нем и фильмах, где он играл. Всюду концепции и анализ — тонкий и интересный, или потолще и попроще. И нигде про то, как тяжело шлепается на задницу Креонт, царь Фив, как вцепляется руками в венчик волос вокруг ранней лысины, и со слезами умоляет Антигону дать ему возможность оправдать ее.
Как «неудачник» Сарафанов с яростью кричит мальчишке Бусыгину: «А я не верю!», или как безнадежно машет рукой на своих
Про спектакль театра Маяковского «Дети Ванюшина», и уж тем более, про спектакль Ленкома «Поминальная молитва» написаны горы текстов. В том числе, о мучительной для самого Евгения Павловича теме «безответной» отцовской любви. И практически нигде о том, как Ванюшин просто замирает, спиной к залу, стоит несколько секунд молча, а потом оборачивается — с лицом, залитым слезами. А
А ведь о
Кстати, про любовь.
В «Женитьбе» по Гоголю он сыграл Жевакина. Смешного (а кто там не смешон?), нелепого (а кто там не нелеп?).
Но Балтазар Балтазарыч — теперь я совершенно отчетливо это вижу — в самом деле влюбился в Агафью Тихоновну. Первым.
Да, довольно комично, с комичным комментарием («Я большой аматер со стороны женской полноты!»). Он смущенно оправдывается — что невеста ему все равно нравится, хоть и
В леоновском короле из «Обыкновенного чуда» я всегда видела то же, что и все — хлесткую смешную сатиру. А сейчас, воспроизводя фильм в памяти, вдруг вспомнила, что этот король хотел и не умел любить свою дочь, принцессу. Правда — хотел. Но не умел. И вдруг поняла, что более убийственной характеристики этого персонажа нет и быть не может: хотел, но не умел любить. А мы все эту характеристику просто выпускали из виду — как выразительную, но несущественную краску.
Конечно же, я понимаю, что фильмы «Полосатый рейс» и
А «Премию» Сергея Микаэляна почти уж и не вспоминают, и не смотрят. Уже второе поколение подрастает, которое не видело, как, сгорбившись, уходит оплеванный бригадир Потапов с заседания парткома. И как в комочек сжимается сердце, когда он уходит…
А еще была рвущая сердце «Донская повесть», где смешной
Я уж не говорю про то, что сегодня почти никто из детей, обожающих мультипликационного
Нет, это не упрек зрителю. Это упрек себе, работа которой в том и состояла, чтобы донести, дотащить до зрителя то, что он недосмотрел и недослышал сам… Это и моя вина перед великим актером.
…С ним разговаривать было одно сплошное, беспримесное удовольствие. Такой, чистый, такой светлый, с такой трепетной душой человек, доверчивый — совершенно без фиг в карманах.
А вот брать у него интервью было сущей пыткой. Или «да, нет», или «ну, это же не для печати, вы же понимаете!». В первый и в последний раз в жизни у меня не получилось интервью: то, что осталось на бумаге «в сухом остатке», вызывало у меня острый стыд и тошноту, я публиковать эту тупость не хотела ни за что, и с извинениями звонила в газету, объясняя, почему так вышло… Кстати, сейчас уселась искать его интервью, и поняла, к своему счастью, что с Леоновым толком не справился ни один интервьюер, вообще, включая телевизионщиков…
Я очень боялась идти смотреть чеховского «Иванова» в Ленкоме. Плохо себе представляла, как это можно оправдать на сцене, что вот в него — в такого — все без исключения влюблены…
Оказалось, ничего оправдывать и не нужно было. Этот Иванов так тяготился всеобщей бездарной болтовней, так страшно грыз себя, так искренне страдал от неискоренимости пошлости, в том числе и в самом себе; это было так нестандартно и так мощно, — что не восхититься этой недосягаемой строгостью человека к самому себе было просто невозможно. А далеко ли от восхищения до влюбленности?
Леонова и самого обожали.
Публика, которая обычно заходится от
Он во всем был «нестандартный»…
Под сотню ролей в кино, за сорок ролей в театре…
И каждую виденную хочется вспомнить, про каждую сказать то самое доброе любящее слово, которого я так избегала при «сочинении концепций»…
Понимаю, что Евгению Павловичу Леонову эти запоздалые сожаления сегодня не нужны. Но, возможно, для того и существуют юбилейные даты, чтобы напоминать себе не о том, что и так очевидно, а о том, что было главным — и невероятным.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 162 (5779) от 02.09.2016.