Сегодня в «Санкт-Петербургских ведомостях» вышла моя статья про «Анну Каренину».
Но вышла в сокращенном виде (это не газета сокращала, это я сама — просто, текст огромный).
Я тут публикую полный вариант, но если кому-то неохота читать длинный текст, — можно прочесть газетный, сокращенный.
КАРМЕН-СЮИТА
Начиная смотреть сериал «Анна Каренина» (про который я уже знала, что сценарий был слеплен из сюжетных мотивов Толстого и Вересаева), я думала: как хорошо, что Шекспир убил Принца Датского холостым и бездетным, и что Розенкранц и Гильденстерн мертвы, и некому пересказать «своими словами» всё, написанное автором.
Потому что ну никак у меня поначалу не укладывались в голове эти два дядечки — старательно состаренный Вронский и плебейского вида Сергей Каренин — бывший «маленький Фаунтлерой».
Впрочем, к Вронскому я быстро привыкла, к Сергею Каренину — так и не смогла.
Но я сразу не полюбила эту Анну.
Вовсе не потому, за что ее проклинали в соцсетях: не за облик и голос актрисы Елизаветы Боярской, а за то, о чем так пеклись всегда Толстой, Чехов, Станиславский, Немирович: за «верный тон». Потому что тон с самого начала, как мне показалось, был взят явно неверный.
Нет, вовсе не интонационное обытовление и не речевое осовременивание меня смущало и раздражало.
Буквально с самого начала я поняла, что режиссер Анну не любит. Хоть и пытается это скрыть, но скрыть не получается. А таков уж «закон природы»: зритель любит или не любит то, что любит или не любит автор. В данном случае — автор фильма.
Карен Шахназаров совершил самоубийственный эксперимент, потому что каждый зритель, смотрящий фильм — смотрит в точности, как та самая толстовская светская публика, для которой условности — это и есть главное; которая судачит о чужой жизни и чужом несчастье,
В частности, обсуждая голос и манеры актрисы, да еще — военную, вересаевскую часть сюжета.
А ведь художника следует судить «по законам, им самим над собою признанным». То есть, принимать предлагаемые тут правила игры: старый Вронский рассказывает взрослому Сереже историю, которой Сережа не знал. Главное, чтобы и сам автор фильма этим правилам строго следовал. А строго соблюсти правила у авторов не получается, ибо вряд ли Вронский знал, к примеру, содержание разговоров Анны с Долли, с Карениным, да и еще многого не знал и знать не мог из того, что мы видим на экране. И это приходится либо «прощать» создателям фильма, либо над ними смеяться.
А мне вот смешны все причитания по поводу соответствия фильма роману, которого большинство причитающих не помнят, если вообще читали. Лично меня этот вопрос мало занимает. Когда мне нужен Толстой — я беру с полки книгу, и читаю, а не включаю телевизор.
К толстовскому роману я возвращалась в жизни несколько раз. Впервые, еще в школе, читала его именно как сюжет о большой и настоящей любви, в раздражении промахивая громадные куски размышлений Лёвина. Потом наоборот, Лёвин меня занимал куда больше, чем Анна, которая
И, наконец, однажды я прочла всё с одинаковым вниманием.
И вдруг поняла, что, в сущности, Толстой написал совершенно библейскую историю грехопадения и его последствий, а вовсе не привычную нам по фильмам и школьным урокам литературы «историю раскрепощения женщины и протеста против условностей».
И поэтому толстовская героиня в первых главах романа выписана как абсолютно идеальная женщина. Добрая, искренняя, честная, не лукавая. Совсем без двойного дна. Спокойная. И потому всеми любимая и уважаемая. Любая другая сумела бы в своих драматических обстоятельствах «устроиться». А такая «устраиваться» не хотела и не умела. Не выносила лжи и притворства.
И потому, «преступив», стала как Адам после грехопадения — «порченая»: злая, раздражительная, ревнивая. Причем, «испортилась» сразу и вся. Настолько, что у Толстого в романе и у Шахназарова в фильме — и больше ни у кого — любит всем сердцем ребенка от первого брака (рожденного, когда она была «хорошая»), и не может полюбить ребенка от страстно любимого мужчины. Настолько не может, что заводит себе «
О чем ей открыто говорит Вронский.
Правда, 30 лет спустя, и сам он себе найдет точно такого же
И вот те, кто сегодня размахивают, как жупелом, фильмом Зархи и его героями, ответьте: можно ли было такое представить себе в том фильме, у того Вронского и у той Анны?
Про всех остальных сто миллионов кинематографических и театральных Анн я просто молчу: там и
Но, как выяснилось, все находятся во власти хрестоматий, и всем надо, чтобы было «как в прошлый раз». А все экранизации сразу нам показывают «испорченную женщину».
Просто, у каждой эпохи свои представления о «порче».
Вот и Анна у
Эта Анна совсем не страдает от обрушившегося на нее
Но сериал, меж тем, затягивает.
И всё, что вначале раздражало и злило, постепенно раскрывалось и убеждало. Например, то, что никто тут не соответствует словесным характеристикам. И Каренин — вовсе не «злая машина», а человек удивительно честный, всё понимающий и хороший. И светский хлыщ Вронский внезапно оказывается благородным и беззащитным человеком. И легкомысленный обормот Стива — умницей, человеком тонкой души. И вот всем этим прекрасным людям Анна Аркадьевна постоянно причиняет ужасную боль.
Причиняет всё более осознанно и жестоко — с каждым новым эпизодом. И я понимаю зрителей, которым не хочется расставаться с привычным образом Анны — жертвы светского общества. Но помочь ничем не могу. Потому что зритель — в том числе, и просвещенный, совершенно отвык от понятия «режиссерская тонкость». И не желает вникать в нюансы.
Вот Каренин говорит Стиве ужасную вещь: «Все смотрят на меня и ожидают
И кстати, должна напомнить: в романе губернатор Каренин женился на юной княжне Анне Облонской и не по страсти, и не по расчету. А именно, как человек чести, которого вынудили жениться на барышне, которую он, якобы, скомпрометировал. И женился, и любит, и не попрекает. Попрекает как раз она, своей потраченной на него молодостью.
Вот Вронский, человек открытый и бесхитростный, для которого мазохистская идея «самонаказания» Анны» — вещь совершенно непонятная, а потом, чуть позже, ему так же точно будет непонятно, за что она всё время наказывает и казнит его самого…
Удивительное дело: ни в одной другой экранизации не было так очевидно, что эти двое совершенно не созданы друг для друга. Что даже если нафантазировать себе брак Анны с Вронским сразу — без Каренина, прямо из княжон Облонских, то трагедии всё равно не миновать…
«Зачем она меня ставит в такое положение?» — это ключевой вопрос, и ответа на него у Вронского нет и не будет никогда. Ему никогда не понять что такое — в омут головой. И никогда не понять — зачем. Зачем ей хочется провоцировать окружающих, зачем его самого испытывать «на прочность», зачем вообще вся эта её демонстративность?
Впервые перед нами Вронский, всё время чувствующий себя виноватым — просто за то, что он такой, а не иной. За то, что обыкновенный, что слово «любить» для него не синоним слову «терзать», что первая пылкость его чувства потихоньку переходит в спокойную привязанность к этой женщине, за то, что её собственная страсть причиняет ей не радость, а боль. Он, простой и не слишком глубокий, не может соответствовать безумной высоте её требований…
А ей мало мучить себя, она еще испытывает постоянную потребность мучить его, и этого ему тоже понять не дано. Слишком уж отчаянную женщину играет Боярская, слишком безоглядную, совсем не приспособленную для тихой супружеской привязанности.
В сущности, она играет Кармен. Но, боюсь, что во второй части романа Толстой и писал
«Если бы ты любил, как я! Если бы ты мучился, как я!» — кричит она Вронскому, и даже в разум не берет, что не может он — как она. Может — но
Единственный, кто ее
Вронский прямо на наших глазах из веселого, живого молодого человека превращается в унылого, измученного и задавленного жизнью. И с этим очень корреспондирует старый Вронский из «вересаевской части сюжета», которого тянет в Пекин, который с чувством произносит слова «покой», «мир» и «тишина»…
В названии другого толстовского романа «Война и миръ» — это вовсе не «война и мирная жизнь». Это «война — и мир людей». Твёрдый знак решал всё и объяснял всё. Новый фильм — именно что про «войну и миръ», и неизвестно еще, где страшнее.
А ведь в фильме есть и «заместитель Анны»: помните, в военном сюжете — полубезумная женщина, которая уж третью неделю возит по станциям труп мужа на телеге, но расстаться с уже охваченными тленом останками она не в состоянии…
Шахназаров — первый из экранизаторов, который так жесток к Анне. Куда более жесток, чем даже пресловутое светское общество.
Вот этот безжалостный взгляд со стороны — он, конечно, же, не взгляд Вронского, а взгляд создателя фильма.
И потому всё меньше остается пространства для понимания её и сочувствия ей. И задолго до того, как иссякнет терпение Вронского, иссякает терпение зрителя.
Но, право же, откройте роман. Просто вчитайтесь, и вы увидите, как и в романе Анна постепенно становится всё более и более ненавистна автору романа!
Потому что она разрушает всё, с чем соприкасается. Включая себя самое.
…Когда старый Вронский в фильме произносит «Она не отпускает меня уже 30 лет», я немедленно понимаю, что в конце он обязательно погибнет. И, скорее всего, это будет самоубийство — пусть и завуалированное… Живая жить не давала — и мертвая не дает.
Карен Шахназаров снял очень страшный и очень смелый фильм. В котором многое оказалось просто непОнятым.
Да, там удалось далеко не всё. К примеру, самая серьезная неудача фильма, на мой взгляд — Сергей Каренин, скучный резонер, единственная функция которого в сюжете — спрашивать «а что было дальше?».
Но таких убедительных актерских удач как Каренин (Виталий Кищенко), как Стива (Иван Колесников), как Вронский (Максим Матвеев) — я, пожалуй, не припомню со времен вполне хрестоматийной экранизации «Идиота».
А работа Елизаветы Боярской — пусть не с самого начала, но с эпизода родов и до финала — мощный художественный анализ. Я бы даже сказала — жестокий диагноз, поставленный актрисой героине. Для этого нужны были не только талант и мастерство, но и мужество.
Вот, пишу сейчас, и сама чувствую себя отчасти Карениной, которая понимает, что людям, твердо настроенным против, почти невозможно объяснить, почему только так, и никак иначе. И тем самым предоставляю всем, кто со мной не согласен, полную свободу для привычных трактовок: «она боится Шахназарова», «она ничего не понимает», «она ищет черную кошку в черной комнате, где кошки нет».
Ну, что ж: вольному — воля.
