В моём детстве все девочки были влюблены в Ихтиандра.
Я никому про свои симпатии не говорила — стеснялась, но я была влюблена в негодяя Педро Зуриту. Вот, хоть тресни: он мне казался и умнее, и красивее, и значительнее, а мрачная его страсть к Гуттиэре меня волновала куда больше, чем те розовые сопли.
Я даже подростком была барышня довольно жёсткая.
Живьем в театре я его впервые увидела на сцене «Современника» в «Обыкновенной истории», а потом спектакль без счету крутили по ТВ, и я всё смотрела и смотрела, и чем больше смотрела, тем пронзительнее воспринимала историю дядюшки Петра Иваныча Адуева.
Как-то вот холодноватый, вроде, МихМих умел цеплять за сердце.
Мне и Дон Жуан его у Эфроса нравился просто
В кино он на меня он огромное впечатление производил не как инфернальный красавец (он и сам был инфернальный красавец — чем тут удивлять?), а как комик.
Это была просто роскошь, просто фейерверк: уморительный Зефиров из «Льва Гурыча Синичкина»,
Далеко не каждый красавец мог позволить себе такое, а, главное, умел сделать из себя такое, — а он умел, и как!
Ну и, само собой, его «Безымянная звезда» и «Покровские ворота» — это уже был просто «контрольный выстрел в голову»!
…Я его знала очень давно — так давно, что сама уже не помню, откуда. При каких обстоятельствах мы познакомились,
Впрочем, он красивым был до самого конца.
Мы не были друзьями, и мы виделись
Я вспоминаю, как сидела на «Женитьбе» Эфроса, где он играл Кочкарева, и от щедрот сделал нам с мужем места в первом ряду (я была на сносях), а потом всё косил на меня со сцены — в ужасе — видимо, боялся, что начну рожать (он же не знал, что я в таком виде на спектакль припрусь)…
МихМих Козаков был последний человек, в чьем исполнении я любила слушать стихи (ой, вру — еще Светлана Крючкова).
Все остальные — были хуже того голоса, который звучит в душе, когда читаешь стихи глазами…
МихМих мне однажды читал стихи на пари, на заказ.
Лет 10 тому назад он выступал у меня на ММКФ, в Белом зале Дома кино, в день юбилея Арсения Тарковского читал его стихи, — имел, как всегда, громадный успех у публики, после которого просто так садиться в машину и ехать домой ему не хотелось. Ему хотелось общаться.
Мы сидели в кафе около Белого зала, болтали о
Он ответил: «Это невозможно! Это же мой хлеб!».
У него было хорошее настроение, ему хотелось рюмку коньяку.
Мне тоже хотелось, но Маша Чугунова, которая и договаривалась о деталях этого выступления, меня
Но ему отказать было невозможно и остановить его было тоже невозможно.
И он взял нам по соточке.
«А хочешь — пари?» — спросил он меня своим волшебным, «старинным», богатым голосом.
Пари — это я всегда.
«Давай так: ты произносишь любую строчку любого стихотворения — он сделал паузу и добавил:
— Ну, приличных, я имею в виду!».
Видимо, он в этом смысле мне не вполне доверял.
— Вот ты произносишь первые слова, а я заканчиваю всё.
— Хочу! — я аж задохнулась от предвкушения, как я его сейчас «уем»!
— На что спорим?
— Нуууу… не знаю…
— Вот что. У меня с собой денег больше нет. Следующую сотку берешь ты, если проспоришь.
А если выиграешь, то тоже ты, а я тебе потом отдам.
— Ну МихМих… ну меня же убьют потом… — заныла я.
— Не бэ. Никто тебя не убьет. Поехали.
И началось!
Он влет подхватывал все, что бы я ни извлекала из глубин памяти.
Он всё — ну абсолютно всё помнил.
И очень быстро — прямо на глазах — пьянел. И от этого становился только азартнее.
Через минут 15 вокруг собралась толпа. Аплодировали. Он толпу не замечал: привык.
Я вообще ничего, кроме него и его голоса, замечать не могла…
Часа два продолжалось это фантастическое пиршество искусства.
Он сам и был — искусство. Настоящее. Большое. Сегодня такого уже не делают.
Я, разумеется, проигралась вдрызг. Соточка. Потом еще одна…
Потом он сказал: «Всё. Хватит. Пора и честь знать».
Встал, пошатнулся, укрепился на ногах и пошел. Я семенила рядом — провожала.
Он был красив необыкновенно. Высок. Прям. Горд.
На прощанье сказал: «Поняла?»
Я кивнула.
Он, уже через плечо, садясь в машину, бросил: «Авось, еще увидимся».
И больше я его живым не видела.
А его голос — волшебный, бархатный, не сегодняшний, продолжает звучать.
Уже без него.
