За время, прошедшее с момента смерти Алексея Балабанова, страна успела не от шока оправиться, а наоборот, осознать, какого масштаба потерю понесла. О Балабанове и при жизни-то было написано, как мало о ком. После его внезапной смерти — написали едва ли не больше, чем при жизни, торопясь, наперегонки. Среди написанного было много точных вещей. Как будто у всех разом с глаз спала пелена, и все осознали масштаб утраты, одновременно осознав масштаб человека, который жил и работал рядом.

Он еще при жизни вкусил и народной любви — как ни один режиссер его поколения, а уж про любовь критики — и говорить нечего.

С другой стороны, к его фильмам часто бывали несправедливы. По разным причинам. Западники — к одним, почвенники — к другим, эстеты — к третьим. Он, собственно, был и человеком, плохо вписывавшимся «в контекст», и художником, не стремившимся «нравиться». Он был во всем — наособицу. Ну, в самом деле, кому бы еще могло прийти в голову, допустим, взять и дописать финал к «Замку» Кафки? У кого духу бы хватило? Но ему нужен был финал — и он его дописал. Или вот еще — взять молодого интеллектуала, с высшим образованием, «написанным» во весь лоб,  — и сделать его народным героем, да таким, какого полюбили буквально все — от рафинированных интеллигентов до последних гопников?

Балабанов очень чувствовал и понимал Россию. Как мало кто. У него было на Россию стереоскопическое зрение и абсолютный слух. Он видел её и понимал от самого дна до стратосферы. Может, оттого и каждое его художественное высказывание было всегда мощным и практически всегда вызывало споры. Кажется, лишь к самой первой его картине (большой, профессиональной), к «Счастливым дням» по мотивам Беккета, никто не придирался: все просто искренне радовались рождению настоящего художника.

А потом — за что ему только не пеняли.

За то, что показывал человеческую изнанку в ее отвратительной наготе — в декадентски-изысканном фильме «Про уродов и людей», или мрачном «Грузе 200». За то, что «воспел бандитов» в «Брате» и «Брате-2». За неполиткорректность «Войны» — в ту пору, когда чуть ли не правилом приличия в интеллигентной среде считалось испытывать симпатии к «повстанцам».

Всего и не перечесть.

Хотя все понимали, что именно этот человек, быть может, единственный пишет масштабный портрет страны и времени, в котором живет, по которому о нас будут судить потомки, но всем как-то хотелось к этому портрету пририсовать «собственные усы».

Те, про кого он снимал свои фильмы, могли быть и грязноваты, и пахнуть нехорошо, в прямом и переносном смысле, и всё же никогда не были они совсем-то уж «уродами», а были — хоть с одного боку — но людьми…

Даже в последнем фильме, «Я тоже хочу», бандит и убивец, которого «не взяла» Колокольня — и тот не был. И тому Балабанов придал человечьи черты и пожалел его.

Он «сделал судьбы» многим людям, от Виктора Сухорукова до Сергея Бодрова-младшего. А собственная судьба — человеческая и художественная — обошлась с ним безжалостно, когда жестоко отняла у него, возможно, самую пронзительную его ленту «Река», отняла вместе с жизнью актрисы Туйары Свинобоевой.

В нем жил всегда демиург, а его называли разрушителем.

Со временем, без сомнений, о нем и его кинематографе напишут обобщающие труды — и, вот увидите, окажется,  — многое из того, что впервые возникло в фильмах Балабанова — спустя время с очевидностью возникло в нашей реальной жизни.

А сегодня надо просто сесть и пересмотреть все его фильмы подряд. Не в памяти воспроизвести, со всеми — у каждого своими — личными заморочками, а именно что пересмотреть: один за другим.

Многое в них откроется, чего прежде глазу видно не было.

Не из-за того, что это в них было «спрятано», а просто из-за особенностей нашего собственного, а не его зрения.

Про его жизнь и судьбу сегодня, задним числом, много всякого можно наконструировать, в том числе и мистического. Я ничего этого и делать не хотела и не думала, но внезапно в голову само полезло.

Давным-давно, еще в институте, мне запомнилось, как в одном из разборов чеховской «Чайки», человек написал: «Чехов двумя фразами закольцевал пьесу. — «Отчего вы всегда ходите в черном!» — «Дело в том, что Константин Гаврилыч застрелился!».

И сейчас вдруг открылось, что Балабанов тоже «закольцевал свою пьесу»:

«Счастливые дни» — «Я тоже хочу».