Галина Александровна Романова стала исполнительным директором Российских программ ММКФ сразу, как я стала на них худруком — в 2003 году.
Вот как только Ренат Давлетьяров сделал мне это предложение, так я сразу позвонила ей и спросила: Галь, ты со мной?
Она хмыкнула в трубку: «Кошечка моя, куда ж я от тебя, от змеюки, денусь?!»
Она сидела в
Всегда.
Уже никого в домике не было, а она всё сидела.
Она работала в Союзе Кинематографистов координатором секции (а потом Гильдии) организаторов кинопроизводства.
И к ней всё время шёл народ — всякий: и нормальный, и
И все
Она всех называла «кошечками» и «котиками», всех выслушивала, при этом постоянно держа трубку непрерывно звонящего телефона. Я её только так и помню: трубка, сигарета, и
— Галь, затрахала уже твоя богадельня, гони ты их всех нахрен, ну поработать же надо! — вопила я, даже не стесняясь (сука такая) присутствия тех, кого «надо гнать».
Галя ровным ласковым голосом отвечала: «Кошечка моя, не ори, блядь, ты не у себя тут! (и к визави) Так что вы хотели спросить?».
Иногда мы с ней выпивали по вечерам, когда, вдоволь наоравшись и наревевшись, собирались домой. Галя предпочитала водку, и в этом вопросе не мелочилась. По 50 мы с ней никогда — минимум, по 100. И то редко. Обычно больше.
— Ладно, пора, счас вызову такси, — говорила я.
— Еще чего, — говорила изрядно поддатая Галка. — Сама отвезу.
И везла.
Она была
Она помогала всем и всегда, и меня тоже взялась опекать. Поэтому если я, рыдая, ползла к ней, и рассказывала, что битый час разговаривала с
И тут же набирала номер.
— Вовочка, любовь моя, — начинала ворковать Романова тому, кого секунду назад грозилась послать нахуй. — Ты зачем мою Ирочку обидел? Ну, почему, сука? Ну как это — заебала? Фу, Вова, какие ты слова говоришь про хорошего человека…
В общем, «Вова» понимал, что ему от нас не отбиться, и что это та ситуация, когда проще дать, чем объяснить, что ты не хочешь.
А тут ко мне привели работать двухметровую
Я и
Она рыдала поминутно, и бегала жаловаться на меня к Романовой.
— Детонька моя, ну, не плачь, — утешала ее Галя. — Ну, не обращай ты на эту заразу внимания, она же ебанько, это все знают!
Она ворковала так со всеми, а орала только на меня (и она была единственная, кроме мужа, кто смел на меня орать). Кстати, «посикуха» выросла, заматерела в боях со мной, и, после смерти Гали, заменила её, и тоже теперь на меня покрикивает, дрянь такая.
Галя в моих ссорах с мужем, независимо от того, кто прав, кто виноват, всегда твердо держала сторону Павлова: «Юрасик, бедненький мой котёночек, как ты с ней живёшь?!».
За Галей жилось как за каменной стеной.
Она всё на свете записывала в свой гигантский синий талмуд, ничего никогда не забывала и не упускала, и если она записала — можно было уже не проверять: всё будет сделано, и сделано с блеском. А если
Это её волшебное слово было её
При этом всём она придумала и создала буквально из воздуха три прекрасных кинофестиваля, а потом те, кого она привела на эти фестивали с собой,
И она опять начинала всё с нуля…
Она была великая женщина. Все, кто ее знали и помнят — могут подтвердить. Любила она меня самозабвенно, как строгая, но совершенно сумасшедшая мать.
Я не знаю, чем я заслужила Галину любовь, Я вообще убеждена, что любовь невозможно заслужить, завоевать, купить.
Это то, что всегда не «за что», а просто «потому что».
Любовь — это единственная вещь, которая всегда достается на халяву. А там уж — кому как повезет.
Мне повезло.
Я и сейчас с комком в горле — потому что любить Галя умела как мало кто. Тогда я просто об этом не думала, ну так теперь мне же хуже: стыднее.
Если бы сегодня все, кто был Гале
Во время предпоследнего ее фестиваля она вдруг стала горстями жрать
В августе
Я зарыдала басом.
Она очень расстроилась, что я реву: " Ну что ты, любовь моя, ну не плачь. Ну, доживу я еще до следующего
Она никогда не обманывала. И дожила.
Она уже была на наркотиках, и это мало ей помогало, но она и этот фестиваль провела вместе со мной. Пусть и сидя дома на телефоне. Я однажды решила вопреки ее отказам, приехать к ней домой поработать, чтоб глаз в глаз. И просто — соскучилась.
Больше я этого не делала: когда я увидела, как продолжая разговаривать со мной ровным ласковым голосом, она при этом почти бумажными пальцами
Сейчас, когда пишу, уже даже и не удерживаюсь.
Потом она уехала в хоспис, и продолжала оттуда работать, звоня мне каждый день и решая кучу разных проблем, отдавая по телефону распоряжения всем и вся. И снова ни разу ни об одной мелочи не забыла. А в день закрытия программы я позвонила ей, и, уже не стесняясь, ревела, и благодарила.
Она ответила: «Ну вот, дурочка моя, а ты боялась» — и тихо засмеялась.
Той же ночью она умерла.
Каждый день открытия Роспрограмм — для меня праздник имени Гали Романовой.
Каждый день закрытия — день ее памяти.