Мы прощаемся с последней глыбой нашего кино.

С последним живым воплощением русского характера — в искусстве, и в жизни.

Их и оставалось-то в живых двое — Римма Маркова и Елена Образцова.

Тех, кто мог позволить себе быть патриотами — и не получать обвинений в том, что они «проплачены», тех, кто вообще мог себе позволить любить Отечество, не обращая внимания на модные тренды, говорить правду (такую, какую считали правдой) и людям, и власти. Они это право заслужили — даже если их не слышали — и власть, и люди.

Они и ушли друг за другом.

И прощание с ними — не такое, как обычно принято для персон подобного ранга — всё куда быстрее, скромнее, тише. Они и тут — не такие, как все.

После смерти Риммы Марковой у меня в голове, не переставая, крутятся слова с детства любимой песни: «Опустела без тебя земля»…

Меня с Риммой Васильевной году, кажется, в 1987 (или в 89, точно уже не помню) познакомил Станислав Садальский, с которым мы тогда дружили. Просто, организовал вечеринку во время ММКФ и посадил нас рядом. Мы так и проболтали весь вечер, потому что Риммочка оказалась такой остроумной и язвительной, так лихо комментировала мне на ухо любое сказанное за столом слово, что я каталась со смеху. Впрочем, то, что мне на ухо — вовсе не было секретом для окружающих: она шёпотом-то говорить не умела, и это только ей казалось, что она шепчет, на самом-то деле она басила так, что все слышали всё. Но даже те, кого коробило от ее шуток (они были иной раз весьма ядрёными), были вынуждены кисло улыбаться — никуда не денешься: всё, что она говорила, было не в бровь, а в глаз.

А вообще, я ее впервые узнала в детстве. Когда пошла смотреть в кино фильм «Бабье царство» (я тогда ходила смотреть все фильмы, где хотя бы в эпизоде снимался мой обожаемый Е. З. Копелян).

Она меня потрясла.

Голосом, улыбкой, умением скупо играть нестерпимое страдание, лихостью, темпераментом, вообще какой-то ослепительной силой личности, которую не мог не заметить даже ребенок.

Позже я узнала, что она и в жизни такая была — с этим вот невероятным характером, юмором, насмешливостью, эмоциональной открытостью. Невозможно было не поддаться власти этой могучей силищи, брызжущей во все стороны.

Она была Илья Муромец в юбке. «Матёрый человечище».

Я ей сказала как-то: «РимВасильна, если „Родину-Мать“ в Волгограде увезут на ремонт — на её место смело Вас ставить можно — никто не удивится!». Она мигом ответила: «Ты что, мне — голышом стоять с шашкой? Да я там околею!».

И влюблялись в нее многие.

Она и сама влюблялась, но ни с кем не ужилась — потому что не терпела измен вообще, и не терпела покушений на свою свободу. И этим она тоже отличалась от всех — абсолютной правдивостью и абсолютным свободолюбием.

Она за всю свою жизнь сыграла одну-единственную центральную роль в кино. Хотя актерского таланта там было — хоть отбавляй. Да главной роли ей в размер как-то не находилось. А если находились — доставались Нонне Мордюковой. Ну, вот так уж вышло. Хотя были они совершенно разные, и внешне и внутренне. И только на поверхностный взгляд были схожи.

Они много лет дружили, и я не раз от обеих слышала (да и видала своими глазами) истории о том, как они ссорились и рвали отношения — как влюбленные: со скандалами, криком, взаимными обвинениями, посыланием друг друга в жопу и еще куда подальше.

О, это были эпические скандалы!

А потом снова сходились, мирились, обнимались, клялись…

Но Мордюкова любила «всё новенькое», а Римма — «всё долгонькое». И потому снова ссорились, и конца-краю этому не было. Но на моей памяти это, пожалуй, был единственный случай женской дружбы, когда «два медведя» подолгу уживались в «одной берлоге», не меряясь чинами и славой, понимая размер друг друга.? Одна потеря была для Риммы роковой: смерть любимого брата, актера Леонида Маркова — которого она только так и называла: «Лёнечка». Она по нему горевала всю оставшуюся жизнь, и такой нежности, такой боли, с какой она про него говорила, я больше ни о ком от нее не слышала — вот ни о ком.

И еще: я не знаю ни одной актрисы, которая бы вот так, как она, сыграв лишь одну центральную роль в кино — сто лет назад — была бы так любима страной, всеми. От мала до велика. Да, конечно, каждая роль ее была чисто «изумруд яхонтовый». И роскошная буфетчица в «Крыльях» Ларисы Шепитько, и Авдотья в «Журавушке», и могучая игуменья Мелания в «Егоре Булычове», и гениальная тётка-каратистка из гостиницы в «Родне», и докторша из «Покровских ворот», чьё бессмертное «Резать, не дожидаясь перитонита» пошло в народ, и роскошная, несравненная бабушка Татьяна Марковна из «Обрыва», и злобная графиня Нессельроде из «Последней дороги», и дивная Анна Степановна Ашметьева из «Дикарки», и колдунья из «Дневного дозора», и тётя Маша из «Платков», с её незабываемым «Тёрку ей надо! Сама — тёрка!», и ослепительная Вероника из картины «Вероника не придет» (ой, кстати, вот же, еще одна главная роль!). В этом смысле её судьба очень походила на судьбу Майи Булгаковой — тоже ослепительно талантливой, и тоже с одной главной ролью на всю жизнь…

И вот — скажите на милость, как это — будучи вечной «артисткой второго плана», да еще в фильмах, многие из которых сегодня мало кто помнит — стать всенародной любимицей? Таких — по пальцам одной руки пересчитать — и то лишние останутся…

На ней всё «сидело». Ей шли и шикарные туалеты, и бомжацкие растянутые кофты, и великолепные парики, и стародевичьи кички, и шляпы и монашьи клобуки. Вот как бы и не красавица, а глаз-то и не отвесть…

Она была широкой и щедрой, и сама терпеть жадных не могла, сама над ними всегда смеялась. И никогда не гнушалась заступиться за слабого и обиженного: справедливая была и смелая, всегда.

На моей памяти она была единственной, кому в «Сапсане» разрешали курить (а уж сколько звезд там переездило — не счесть!). Как она своим басом, сделав круглые глаза, скажет проводнице «Милая, да я ж помру — 4 часа не курить!» — так проводницы и забЕгают, придумают, посадят ее в служебку: «Курите, РимВасильна, на здоровье, ни в чем себе не отказывайте!».

Все, кто с ней дружили, за глаза ее звали «Римулькой». Многие — и в глаза — она была не из чинящихся. А так-то она для всех была «РимВасильна», и мы как-то с ней, под рюмочку, на тему её «Рима» много острили. ? Но амикошонства РимВасильна не терпела и умела жёстко — подчас жестоко — пресекать его на корню и мигом. И как-то очень точно отсекала «не своих».

Её языка — острого, как бритва — многие побаивались. Но всё равно любили.

Римма Маркова

И еще: уж не знаю почему, но вот сколько рука ни тянулась, что-то рассказать из нашего личного общения, из моего мужа или моих с ней «закадровых» отношений, — а там историй-то завались — но вот никак.

То ли от свежей боли, то ли еще почему…

РимВасильна, любимая, я ещё просто не могу сказать «прощай»…

Я еще не до конца в это верю.